'Неподвижный театр' Мориса Метерлинка

Морис Метерлинк, кроме пьес, в конце XIX века моментально попавших в поле интереса экспериментальных театральных групп (парижские «L’CEuvre» Люнье-По и «Художественный театр» Поля Фора, а в московской Студии на Поварской пьеса «Смерть Тентажиля» стала тренировочным трамплином для режиссера Всеволода Мейерхольда), сочинял, как известно, целые трактаты на разные, порой причудливые темы.
 
Труд с говорящим названием «Сокровища смиренных» (1896) является исчерпывающим комментарием или, как пишет в 1900 году французский историк, биограф Метерлинка Адольф Ван-Бевер, кристаллизацией особенностей драматурга и психолога, «тем, что архитекторы называют в своде «замком», <…> догматом, который мог бы уравновесить все религиозные убеждения, реализовать «духовное» вне религии». Одна из глав «Сокровищ» называется «Трагическое в повседневности» и призывает всматриваться в обыденную, тихую жизнь человека, потому что именно там, а не в героических приключениях, спрятана истинная драма. Отсюда – теория «неподвижного театра», в соответствии с которой ничего явного, внешнего происходить внутри пьесы или на сцене не может и не должно. Вместо «событий» или «действий» Метерлинк предлагает ожидание. И само по себе оно страшнее смерти.
 
Фиксировал Метерлинк и свои наблюдения за живой и неживой природой, не только за искусством. Одна такая «Статья об автомобиле» (1904) открывает мистический смысл умного механизма, служащего человеку: «Мне раскрыли его душу, и его сердце, и скрытый кругооборот его жизни. Его душа – это электрическая искра, которая семьсот или восемьсот раз в минуту воспламеняет его дыхание. Его страшное и сложное сердце – это прежде всего тот диковинный, двуликий карбюратор, которые отмеряет, приготавливает, распыляет горючее – чуткую волшебницу, погруженную в сон от самого сотворения мира, - он ее призывает к власти, он соединяет ее с воздухом, который будит ее». В этом вдохновенном тексте – страсть заядлого автомобилиста, каким застал драматурга русский режиссер Константин Станиславский, приехавший в его нормандский замок в 1908 году, чтобы сговориться о постановке «Синей птицы». Метерлинк за рулем, Метерлинк в своих монастырских владениях, Метерлинк в превосходной физической форме – высокий, широкоплечий фламандец со спокойным и кротким лицом. И со своим собственным фамильным гербом, где на зеленом поле изображены три серебряных заступа, покрытых шлемом, над которыми единорог.
 
Апофеозом мудрости и мистического благоговения перед жизнью в ее самых разных формах предстал перед читателем знаменитый трактат «Жизнь пчел» (1901). Архитектурное совершенство разумно устроенной жизни в улье – вот что восхищает автора, осененного необыкновенным талантом прозрения и провидения. Позволим большую цитату – в ней музыка целой вселенной, игра масштабами и умение переместить «зрителя» в существующее, но кажущееся абсолютно фантастическим пространство жизни «других».
«Никогда улей не бывает прекраснее, чем накануне героического отречения. Это для него несравненный час, несколько лихорадочный и тем не менее ясный  -час изобилия и торжественного веселья. Попробуем представить себе его не так, как его видят пчелы, потому что мы не можем вообразить, каким магическим образом отражаются явления в шести или семи тысячи граней их боковых глаз и в тройном циклопическом глазу на лбу, - но представим себе этот час таким, каким бы мы его увидели, если бы были ростом с пчелу.
С высоты купола, более колоссального, чем купол Св. Петра в Риме, отвесно спускаются до полу многочисленные параллельные и гигантские восковые стены, - геометрическая постройка, висящая во мраке и пустоте, которую по точности, пропорциональности частей, смелости и огромности нельзя приравнять ни к одной человеческой постройке.
Каждая из этих, еще совершенно свежих стен, состоит из девственного, серебристого, незапятнанного, ароматного вещества и образована из тысячи ячеек, наполненных пищей, достаточной для пропитания всего народа в течение нескольких недель. Здесь находятся яркие красные, желтые, бурые и черные пятна – это цветочная пыль, - фермент любви всех цветов весны, собранный в прозрачных ячейках. Вокруг, в виду длинных и пышных золотых драпировок с жесткими неподвижными складками, расположен апрельский мед, самый прозрачный и ароматный, в своих двадцати тысячах резервуаров, замкнутых печатью, которая может быть взломана только в дни величайшей нужды. Выше находится майский мед; он еще созревает в своих широко открытых резервуарах, по краям которых целые бдительные отряды поддерживают непрерывный приток воздуха. В центре, вдали от света, который проникает алмазной струей через единственное отверстие, в самой жаркой части улья дремлет и пробуждается будущее. Это царская область яичных ячеек, предназначенная для царицы и ее свиты: около десяти тысяч помещений, где покоятся яички, пятнадцать или шестнадцать тысяч комнат, занятых личинками; сорок тысяч домиков, населенных белыми куколками, за которыми ухаживают тысячи кормилиц. Наконец, в святая святых этого священного пространства находятся три, четыре, шесть или двенадцать замкнутых палат, сравнительно очень обширных, где юные принцессы, воспитываемые вот тьме, ожидают своего часа, неподвижные и бледные, окруженные подобием савана».